![]() |
К 67-ЛЕТИЮ ВЕЛИКОЙ ПОБЕДЫ
|
Непарадная война глазами фронтового офицера Настоящих фронтовиков, реально воевавших с фашистами, израненных на той войне, остается совсем мало. А уж пехотинцев, стоявших под Москвой в 42- м, и того меньше. Пехота на фронте несла самые большие потери. Нам повезло : 13 апреля сего года моему отцу Голубничему Николаю Андреевичу исполнилось 89 лет. Он ранен в обе руки, в ноги, а в груди в легком до сих пор сидят три фашистских осколка. Ни я, ни другие журналисты никогда о нем не писали. Так сложилось. Не любит отец вспоминать то тяжелое время. Он и кино про войну никогда не смотрел. Говорил : война совсем другая, нет там ничего красивого, как на экране. Да и раньше многого нельзя было рассказывать. Перед фронтом Когда началась война, моему отцу пошел девятнадцатый год. Призвался в июле, но сразу на фронт не взяли - отправили в Иркутское летное училище. Там все прошел, однако после центрифуги в летчики его забраковали. Вестибулярный аппарат оказался не для фигур пилотажа. Оттуда направили в Тюменское пехотное училище. Он и сейчас с благодарностью вспоминает командира учебного взвода лейтенанта Петрищева, который учил мальчишек военному искусству. Через шесть месяцев присвоили им звания младших лейтенантов - и на фронт. Бои местного значения В 42- м фашистов уже из - под Москвы оттеснили на несколько десятков километров. Бои шли по выравниванию фронта. Но людей гибло немерено. - Только мы прибыли, - вспоминает отец, - и сразу же убило двух моих товарищей - младших лейтенантов Белокопытова и Чеснокова. Они и повоевать - то не успели. Шел июль 1942 года. Людские ресурсы у нас и у немцев были на исходе. Но фашисты лучше были обеспечены техникой : танками, самолетами, тягачами. А у нас все больше на конной тяге. Орудия тоже лошади таскали. Прибыли, моему взводу дали участок фронта, рассчитанный на 120 человек. А у меня личного состава всего тридцать, - продолжает отец. - Надо было отрыть окопы, сделать между ними ходы сообщений. Мы всё это выполнили, а немец взял и отступил. Сам ! Километра на три ушел. Столько труда потрачено, сил, а тут все по новой. Люди устали, а идти надо по заминированной территории. Коварные фашисты минировали все ! И бытовые предметы, и игрушки, и разные принадлежности. Помню, поднял боец немецкий портсигар, а ему бах - и руки оторвало. Вскоре, это под Сухеничами, за Калугой, на Брянском направлении, и меня первый раз ранило. Осколок попал в левую ногу повыше стопы, - вспоминает старый солдат. Мы сидим у него в квартире в зале, где сейчас и спальня, я смотрю на глубокий, с детства знакомый шрам. Как я уже говорил, отец не любил вспоминать те тяжелые дни, поэтому как бы заново открываю его биографию. Он уже и сам считает нужным рассказать всю правду, и уже можно, да и внуки допекли : расскажи, дед, да расскажи. - Долго в госпитале был ? - спрашиваю. - Ни дня. Пассатижами вытащили осколок, обработали спиртом рану, перебинтовали - и опять в бой. - Что, кость не задело ? - Да здесь впереди одна кость на ноге и есть, в ней и застрял. Вон, смотри, яма осталась. Тогда первый раз меня ранило после форсирования реки Жиздра еще летом, а в октябре, когда уже выпал снег, меня уже сильно побило. Во время наступления шли перебежками. Тогда еще приказ не вышел беречь командиров, и офицер должен был идти в бой впереди. Погибали, конечно, тоже первыми. Люди оставались без командования. Это осложняло обстановку, и в 1943 году пришёл приказ командиров оберегать, прикрывать. Но я к тому времени уже давно валялся по госпиталям. Не успел я тогда между двумя взрывами. Впрочем, «своего» снаряда я и не слышал, и не видел. Это потом, выйдя из комы, через несколько недель, в каком - то госпитале, что - то вспоминал, и то фрагментами - то приходя в себя, то опять теряя сознание. Я понял, что снаряд рядом разорвался - ранило кучно : на одном уровне перебиты обе руки, пробита грудь. Три осколка застряли в легком. Они и сейчас там. Правая рука болталась только на сухожилиях. Раздроблено и правое бедро, левое предплечье ранено и левое колено. Словом, досталось по полной. Пять госпиталей прошел. В госпиталях Первый раз очнулся, или не очнулся, но видения какие - то были, перед операцией. Лежу, как бы вижу : рядом стол стоит железный, высокий. За мной мужчина, трубку курит. Рядом со столом женщина - врач. Она маленькая, поэтому есть скамеечка, на которую и встает. Положили меня голого. Странным образом видел свои руки. Там, где мышцы бицепсов, все черно - синее. Она будет вырезать куски сантиметров по шесть в ширину и так, примерно, 15 в длину и бросать в ведро. И ведро вижу, хотя не должен. Она вот так взяла мою правую руку, и спрашивает второго, мужчину : «Ампутировать ? ». А я этого слова тогда не знал. Он отвечает : «Не надо. Молодой очень, только калечить». А она : «Да он уже весь искалеченный». И все. Больше ничего и не помню. Но спасли мне руку. Видишь - только вон рубцы остались, а руки, ноги - все есть. На фронте страшно, сынок ? Я лежал тогда уже в Москве, в госпитале. Над нашим лечебным учреждением шефствовала фабрика им. Калинина. Подарки какие - то приносили. А тут вдруг и сам Калинин - Председатель Верховного Совета СССР - приехал. Палата большая, а койка одна моя. Он подсел ко мне на кровать, спрашивает : «Ну что, сынок, страшно воевать ? ». - Я говорю : «Если мне будет страшно, то как тогда солдату ? » - «А ты кто ? » - «Офицер, в звании лейтенанта. Там, говорю, такого фашист натворил, что все страхи уходят. Вот, брали мы одну деревню, а там на каждом метре убитые, а по улице, на всю жизнь врезалось, бежит девка, волосы клочками повыдерганы, в крови, вся оборванная. Откуда она вырвалась, с какого дома, не знаю. Видно, над ней фашисты издевались. Так кровь просто вскипела, злость неимоверная, какой там страх ! Только бы добраться до этих гитлеровцев и давить их, и стрелять. Сколько они наших людей поубивали, искалечили !.. » Суровые уроки Да, на фронте, конечно, всякие люди встречались. Если сказать, что все на фашиста не жалея себя шли, - тоже неправда будет. Михаилу Ивановичу - Всесоюзному старосте, как тогда еще говорили, я не все рассказал и про свои страхи, и про чужие. А ведь было, что и бегали с фронта. Пошел я как - то ночной обход делать по постам. Гляжу, а одного поста из шести человек нет. Я - к командиру роты. Хороший был татарин, хотя и старше меня - лет тридцати, но мы с ним дружили. Доложил он по команде дальше. Утром подняли солдат по тревоге, нашли шестерых беглецов - казахов в лесу с оружием. Там и ликвидировали дезертиров. А вообще у нас все национальности воевали, и не скажу, чтобы у дезертиров, там, предателей, какая - то особая национальность была. Нам сообщили : идет пополнение. Это хорошо. Пехоту выбивало сильно. Скажем, веду в бой сорок человек, а после остается нас 17, и только троих совсем не задело. Пополнение встречать послали меня. Новеньких, необстрелянных, было что - то около тысячи. Уже на марше догнала нас легковушка. Вышел старший офицер. Спросил, кто я. Доложил ему по форме. А он : «Вот тебе, лейтенант, приказ Рокоссовского : всех до единого доставить без потерь». Есть, говорю. Сам думаю, самолеты не налетят, так доставлю - куда денутся. Доставил. А вечером всех повзводно построили вокруг большой поляны. Принесли стол, стулья. За стол уселись трое или пятеро, уже не вспомню. Привели под конвоем солдата лет пятидесяти. Дали ему лопату, отмерили землю два на полметра и приказали копать. Когда он сантиметров на пятьдесят углубился, приказали подойти к столу. Зачитали решение трибунала. Мол, за измену Родине - попытку избежать фронта, для чего он сам себя подстрелил, - теперь расстрелять его по настоящему. Осужденный заплакал, молил оставить в живых, кричал : «У меня сын на фронте воюет, я откуплюсь ! Жизнью откуплюсь ! Обвешайте меня минами - под танк пойду, сам взорвусь, его уничтожу. Только не расстреливайте». Но кто - то из трибунала скомандовал : «Привести в исполнение». Спросили : кто желает расстрелять предателя. Уж и не знаю, кто вызвался или назначили, но скомандовали «самострелу» «Кругом ! » и выстрелили ему в затылок. Так пополнению наглядно показали, что делают с трусами и предателями. Человеческий фактор У меня во взводе санинструктором девушка была. Любили мы ее все, как могли оберегали, но много ли набережешь, когда бой, раненые стонут, а она с ними : и перевязывает, и тащит. Маленькая, носильная, заботливая, упорная, как уж со здоровенными ранеными справлялась - уму непостижимо. Перед очередным наступлением саперы поползли проделывать проход в минных полях. Один подорвался, она к нему, и тут ее саму ранит. В бедро. В то же место, куда и меня саданет потом. Я к ней. Сам перевязал и отправил нашу спасительницу в тыл на излечение. Больше я ее не встречал. А нам прислали пожилого солдата, лет сорока. Был он из московских. А толком про него ничего никто и не знал. Да там и не успеваешь узнать, один уже убит, а другой ранен и уходит на излечение. Так вот, этот «спаситель» : как полевая кухня придет - он первый, а как бой - так его не доищешься. И пошла о нем худая слава. Однажды во время боя - раненых много : кто без ног кричит, кому в живот попали, а санинструктора нет. Побежал его искать. Гляжу, тяжелораненый солдат стонет, а он его вещмешок тормошит. Я ему : «Ты что, сволочь, делаешь ?! » - А он : «Документы надо посмотреть…» - Вижу - чушь несет. «Зачем тебе документы ?! Какие документы ?! » А он на меня - пистолет. Я выстрелил первый, не целясь. Даже не помню, с какой руки. У меня тогда два пистолета было - один наш штатный, а второй трофейный. Шел бой, и оба пистолета в руках были. Никому я об этом тогда не рассказал. Было бы следствие, а там еще неизвестно, как все повернулось бы. Тогда списали все на бой. И, тем не менее, в его вещмешке после нашли много часов, денег и другие ценности. Я уж и не знаю, кто он был по национальности. Для меня одно у него было название - мародер, каких бы он там кровей ни был. На войну с Японией Всего не расскажешь… Отмечу лишь, что последний из госпиталей, где долечивался отец, был иркутский. Опять он попал туда, откуда начинался его военный призыв. После излечения лейтенанта Голубничего в связи с тяжелым ранением решили комиссовать. Он месяц пробыл в том же Иркутске в отпуске и пришел опять на комиссию. На западный фронт все же его не взяли. Направили на восточный - на войну с Японией. Где он и служил до сорок шестого года. Но это история уже другой войны. Мирная жизнь В 1946 году в войсках проводили сокращение. Николая Голубничего, уже кадрового офицера, прошедшего две войны, вызвали на комиссию. Перед членами комиссии лежали его документы. Он, двадцатитрехлетний офицер, как и полагается, вошел раздетым. Увидев, что он весь в шрамах, даже документы смотреть не стали : все - комиссовать. А у него другой специальности, как воевать, больше пока и не было. Не успел. С 18 до 23, это те годы, когда люди учатся в институтах, он провел в армии, на фронтах и в госпиталях. Надо было все начинать сначала. И он осваивал одну специальность за другой. Мой отец - и плотник, и столяр. Работал мастером на строительном участке угольного разреза, руководил пищекомбинатом, был заместителем председателя колхоза, одновременно возглавляя партийную организацию… В самом конце трудовой жизни принимал участие в строительстве Алтайского коксохимического комбината. Он на всю жизнь сохранил военную прямоту и стратегическое мышление, присущие русскому офицеру, опаленному боями. Семнадцать лет назад прихватили отца инфаркты. Он сразу и не понял, что это такое : печет в груди, как тогда после ранения, болит левая рука, но не так, как тогда, в 1971, в бане, когда из нее вышел небольшой осколок, сидевший с войны, а тягуче, ноюще, приступообразно. В больницу попал не сразу. Потом в нашей Беловской железнодорожной лежал в кардиологии месяц. Выяснилось, что у него это второй инфаркт, а первый он перенес на ногах и не обратил внимания. Пока лежал, его догнал третий инфаркт. Из Барнаула приехала моя младшая сестра Светлана. Она врач. Отца выписали. Мы пошли к лечащему врачу. Он нас не обрадовал : инфаркты тяжелые. Но на месяца три его еще хватит. После таких инфарктов максимум живут два года, - сказал врач. На следующее лето, а отец сейчас живет в Заринске Алтайского края, мы приехали к нему в гости. Он встретил нас, подхватил на руки моего младшего. Тогда Леше было четыре года. - Отец, ты что делаешь ?! Тебе же запретили поднимать тяжелое ! Что не бережешься ?! - Сынок, да что тут в Лешке веса ?! У меня тачка на огороде, я в ней земли по 100 килограммов вожу. А ты говоришь… - Тебе же врачи сказали поднимать не более 5 кг… - Я им что, мумия лежать, да на хрена мне такая жизнь была бы. Я на даче работаю, а сосуды сам вычистил, народными средствами. Теперь у меня голова не кружится, хожу свободно, не задыхаюсь. Вот ! - и он посмотрел на меня, торжествуя. Он опять победил ! Опять осилил, выстоял. Сейчас ветерану идет девяностый год. Болят, конечно, старые раны, суставы. Уже не ходит на дачу. Стал хуже видеть, слышать. Но голова ясная. До сих пор помогает словом и делом детям ( а нас у него с мамой трое ), внукам, уже и правнучке. Вот такие они - солдаты Великой Отечественной, отстоявшие Родину, возродившие страну. Спасибо тебе, Папа ! Владимир ГОЛУБНИЧИЙ. Белово - Заринск. |
![]() |